За чашечкой сакэ

Скрытый текст

Хиро часто спрашивает себя – не слишком ли глупо по-прежнему отрицать свои чувства, если он уже смирился с их существованием? Но внутренний голос устал из раза в раз давать один и тот же ответ и теперь он молчит, предоставляя мужчине возможность самому подобрать нужные слова, чтобы объяснить себе раз и навсегда, без колебаний, без полумер. Но Хиро, оказывается, не может теперь даже этого – иначе зачем бы ему снова и снова терзаться этим бессмысленным вопросом?
Он боится? Да, он боится.
Он бредет по заброшенному шоссе, кутаясь в форменную куртку, хоть как-то защищающую от пронизывающей стужи, и чувствует, как ледяной ветер словно сдувает редкие счастливые статические картинки из прошлого, возникающие перед внутренним взором мужчины, упрямо заменяя их на противоположные, заставляя сердце Хиро болезненно сжиматься от собственного бессилия.

...Он слишком хорошо помнит выражение лица своего маленького сына в тот момент, когда он впервые показал мальчику свой доспех.
"- Папа, это на нем ты в одиночку разгромил военную базу в Хельмаджистане?"
"- ...Кто тебе сказал?"
"- Никто, я сам достал эту информацию, как ты меня учил"
Мальчик улыбается, он ждет, что отец похвалит его и грубовато взъерошит волосы, как он всегда делает, когда маленький Соске выполняет очередное папино задание на тренировках. Но в этот раз папа почему-то недоволен, его губы вытянулись в тонкую безжизненную линию, а взгляд разом потускнел. Мальчик в нерешительности замирает, раздумывая, стоит ли легонько дернуть папу за руку и улыбнуться, чтобы тот перестал сердиться. Соске никак не может понять, чем он разозлил его, и ему неуютно, и он уже хочет уйти подальше и увести папу от этого огромного ангара, в полутьме которого скрывается доспех. Мальчик вглядывается вглубь и недовольно фыркает – он уже забыл, что последние пару месяцев он изнывал от желания вживую увидеть папин WZ, и теперь, когда его маленькая мечта наконец-то исполнилась, он вдруг оказался недоволен и даже зол.
"- И что ты о нем думаешь?"
Тишину нарушает внезапно охрипший папин голос. Соске вздрагивает и поднимает голову – ему очень редко доводилось раньше видеть отца таким. Злость и раздражение разом улетучиваются, мальчик уже понял, что отец сердится не на него, и поэтому он морщит лоб, стараясь облечь все свои впечатления в лаконичную форму.
"- Ну... он громоздкий... и некоторые узлы в нем требуют замены... а еще система вентиляции не в порядке..."
Отец выжидающе смотрит на сына, и под его взглядом, непривычно тяжелым и леденяще колким, Соске хочет съежиться и втянуть голову в плечи. Но он чувствует, что отец хочет услышать от него что-то еще. Словно он понимает, что мальчик не сказал главного.
Соске становится чуточку страшно – не отца и не его проницательности, нет. Своих мыслей.
"- Это все?.."
"- Да... нет... пап?.."
"- Мм?.."
"- Он..." – мальчик, судорожно вздохнув, поднимает глаза и встречается взглядом с отцом. – "Если принять во внимание его боеспособность и миссии, на которые его отправляют..." – Соске уже не боится папиного взгляда, видя в нем не раздражение, а лишь усталость и почему-то сочувствие, - "...и сопоставить это с его потенциальными возможностями..." – мальчик не замечает, что говорит о боевом роботе, как о живом человеке, - "...то... пап, для обеспечения максимального поражающего эффекта у его главной лазерной пушки слишком маленький калибр".
Секунды тишины, воцарившиеся после этого, неприятно удивляют мальчика. Но больше они ранят сердце отца, хоть и поймет он это гораздо позже.
.
..Ледяной ветер пробирается под куртку, не уступая в отчаянной борьбе с накопленным теплом, проникает сквозь тонкую ткань джемпера, холодит кожу, заставляя Хиро вздрагивать и поднимать сузившиеся глаза к небу в попытке рассмотреть из-за опущенных ресниц, когда же закончится эта буря без снега.

"- ...Соске, расскажи мне о своей мечте".
Парень сразу не может подобрать ответ на такой прямой и недвусмысленный вопрос отца.
"- Э... пап, ты сегодня странный..." – он неловко усмехается и, отвернувшись в смущении, продолжает шнуровать свой ботинок – сегодня у него сложное задание, и неизвестно еще, когда он сможет вернуться на базу.
"- Разве этот простой вопрос может вызвать такое недоумение у логически мыслящего человека?"
Отец неумолим и упрям. Как всегда.
Соске вяло хмыкает и распрямляется, засунув руки в карманы камуфлированных штанов.
"- А разве должен даже логически мыслящий человек заранее ответить себе на этот вопрос?"
С некоторых пор Соске стало гораздо легче спорить с отцом. Хотя парнишка и понимает, что дело не в его взрослении, а в ослабевшей от постоянного напряжения психологической тактике обороны отца.
"- Я в свое время так и сделал"
С языка парня чуть не слетает "Ну и что ты такое теперь?", но он сдерживается, потому что понимает – у отца шансов заткнуть его все равно неизмеримо больше.
А почему бы и не пофантазировать? Времени у него еще целых десять минут.
"- Моя мечта? Хм... как ты сам думаешь, она отличается от твоей?" – парень удобно устраивается на подоконнике напротив отца, занявшего единственное полукресло в по-военному сдержанно обставленной комнате.
"- Я и хочу услышать это от тебя".
Отец как всегда неумолим. Соске устало вздыхает – с ним становится все труднее, он словно замыкается в себе, и парень периодически замечает на себе его пронзительный и одновременно усталый взгляд.
"Словно заживо меня хоронит..."
"- Ну... моя мечта... моя заветная мечта... черт возьми, да она ни в чем не расходится с целями той организации, где мы с тобой служим!"
Сформулированную мысль гораздо проще отстаивать. Соске не понимает только одного – почему он находится в неуравновешенном состоянии эмоционального подъема, когда говорит об этом.
Хиро опять удивляет его своей проницательностью.
"- В таком случае тебе не стоит следовать ей так фанатично. Тебе не для этого дана логика, чтобы ты заткнул ее громкими словами".
Мужчина, помедлив мгновение, поднимается, и Соске только сейчас замечает, как тяготит его отца этот огромный запас жизненной силы.
"- Твой вылет через три минуты. Удачи, Соске".
И все. Парень озадаченно смотрит вслед отцу и неосознанно сжимает кулаки.
В ушах звенят слова Хиро, брошенные через плечо:
"- Не повторяй моих ошибок".

...Защитить, уберечь, сохранить. Хиро вцепляется в тонкое металлическое ограждение, отделяющее разбитый тротуар от шоссе, и застывает на мгновение.
"Я просто не хочу, чтобы оно повторилось снова. Для такого хватит и одного принужденного добровольца".
Он боится, в чем устало себе признается раз за разом. Он наблюдает за своим сыном и понимает, что тот скоро скатится с той же самой вершины холма собственной уверенности в правильности своих поступков, с которой двадцать лет назад, потеряв равновесие, соскользнул и он сам.
И он не желает искать выход просто потому, что любое решение будет в корне неверным, ведь оно потребует от Соске отказа от его образа жизни.
А этот образ жизни сын выбрал сам.
Хиро устал себя в этом обманывать. Он не хочет вмешиваться в жизнь Соске – в ту жизнь, которую прошел и он. В ту, кроме которой для себя он ничего другого представить и не мог.
И, как оказывается, в ту, которую он предложил сыну, а тот, не имея иного примера перед глазами, принял на веру все то, что говорил ему отец.
Ведь это же папа. А папа не может ошибаться. Просто потому, что не может.
И кто выиграл от этого? Хиро, который изо всех сил стремился оградить сына от этого – и не смог дать ему ничего кроме того, от чего и защищал? Или Соске, который понимает и не понимает одновременно, как он живет и для чего?
В споре с жизнью одни побежденные. А Победителя традиционно не судят – его лишь благодарят за то, что он все еще есть.
Хиро крепко зажмуривается, и под веками услужливо всплывает привычная картина арены боевых действий, залитая оранжево-карминовым светом заходящего солнца. Его сын, опираясь здоровой рукой на плечо отца, баюкает на груди вторую, сломанную, руку и вздыхает-всхлипывает.
Да, ему только пятнадцать. Да, а его отцу уже к сорока.
"- Я... я н-никогда не д-думал, что он-на такая..." – заикаясь, всхлипывает Соске, и отец лишь молча перехватывает сползающее вниз тело сына.
"- Она бывает разная. Поверь, ты увидишь ее во многих обличьях".
Вялый всхлип раздается в ответ на эту реплику отца, и Соске, собрав свои силы, выпрямляется, болезненно поморщившись от острой боли в руке.
"- А ты... когда ты ее в первый раз увидел... в таком количестве?"
Хиро почти физически ощущает, как плохо сейчас его сыну, как ноет его сломанная рука, как к горлу подкатывает тошнота и тянет все время сплевывать горькую слюну, как глаза застилает туман, как подкашиваются ослабевшие ноги, как шумит в голове и гулко ухает в затылке от каждого произнесенного вслух слова.
"- На четыре с половиной года раньше тебя".
А зачем его сейчас жалеть? В том парне, который еле держится на ногах рядом, Хиро сейчас видит только себя – а уж он знает, как больнее ранить свою собственную душу, затрагивая даже то, что, казалось, давно покрылось коркой из чужой запекшейся крови, застыло, закоченело.
"Он мне не чужой. Он мой сын. А еще он – это я. Двадцать шесть с половиной лет назад. И сегодня. И вчера. И..."
"- ...к этому не привыкают, Соске".
...Хиро усмехнулся, наблюдая, как мороз, ледяной металл и мышечное напряжение раскрасили кисти его рук в причудливые мертвенно-фиолетовые и нездоровые розовые оттенки, перемежающиеся безжизненными белыми полосками шрамов.
- Да-да, Соске, к этому не привыкают. И ты совершенно правильно заметил – когда она стекает из рассеченной брови по скуле на губы или расплывается на ладонях, она действительно похожа на теплое – красное – молоко.